Солнечный зайчик бьет Вант-Ана по глазам и исчезает. Второй его удар точнее — свет врезается меж ресниц и достигает чувствительного зрачка. Вант-Ан издает звук, будто подавился клочком шерсти, и отворачивается. Но теперь, полу-разбуженный, он вынужден слушать происходящее в комнате.
— Коннор считает, что ты убил своего дружка. И если семья станет так считать, то будет нехорошо.
— Кто-то его убил.
— Черт побери, Ирвинг, уж на колени ты мог бы стать, если умирающий просит. Я сам атеист не хуже тебя, но это ж подумать только, несчастный с последним вздохом умоляет встать на колени, помолиться за него Пирамиде — и ты отказываешься. Нет, есть в тебе что-то зловещее...
Обрывает себя, и в наступившей тишине слышно только, как второй собеседник шероховато шуршит кисточкой в пене для бритья. По одной этой манере можно понять, что Ирвинга отчитывает Михель, таящий в себе любовь ко всяким старомодным вещицам.
Вант-Ан садится, упираясь локтями в колени, и давит ладонями на глаза. Голова у него болит от прошедшего за ночь кошмара.
— Доброе утро, Счастливчик! Эх, бедолага... Надо б тебе рубашку выдать, не пойдешь же ты в этом. Как тебе те штаны, что купили на Орке?
— Нормально, — отзывается Вант-Ан, растирая лицо.
— А по мне так смех, да и только. Поди дознайся, что за алкаш таскал их до тебя. В самом деле, не думаешь же ты, что на Орке все новое? Ну ладно, ты, тебе вообще все безразлично, но Ирвинг. Ирвинг-Ирвинг... У меня есть отличная пара, серые, в узкую полоску. Ты бы в них выглядел превосходно. Нет, кроме шуток, Счастливчик. Ирвинг потрясающе выглядит, когда прилично одет.
— Спасибо, — бесцветно отзывается Ирвинг, стоя в «планке»: — Если они серые, я не могу их носить.
— Он их не может носить, — вздыхает Михель, сообщая это своему отражению. Поворачивается на стуле. Пена осталась на правой половине его пижонского выражения: — Этикет значит этикет. Он своего парня убил, но серые брюки ни за что не наденет. Слыхал, Счастливчик?
Вант-Ан поднимается с зевком и ухватывается за перекладину. Поджимает ноги в коленях, принимаясь подтягиваться. Раз, два, три, четыре...
— Что?
— Этот адьютос, Коннор, которого недавно взяли, считает, что Микки помер не из-за срока эксплуатации, а от паршивого характера Ирвинга.
— Ну?
— Что — «ну»? Все видели, как Микки начало колошматить после разговора с Ирвингом. Думаю, он его довел, понимаешь, что я хочу сказать?
Двадцать. Вант-Ан спрыгивает с перекладины, разминая затекшие после сна мышцы. Упирает руки в бока, заложив большие пальцы за резинку штанов, пока взгляд косится в сторону предмета в руках Михеля. С трудом Вант-Ан узнает собственные пластины, так старательно прилаживаемые вечером в попытке что-то собрать.
— Это что?
— Это? Это я стянул зеркало у адьютосов и приладил в твою... м-м... назовем это «рамочкой».
— Я делал наколенник, — немного подумав: — Наверное.
— Правда? А похоже на створки ракушки. Ну или, вот, на зеркало. Я подумал, что зеркало нам актуальнее, чем ракушка. Так что думаешь?
Ирвинг тяжело выдыхает, переваливаясь на спину. Лежа на полу и раскинув руки, он тяжело дышит, глядя в потолок. Жутко представить, сколько он так пробыл, с его-то выносливостью. Вант-Ан закатывает глаза, выхватывая у Михеля зеркало под его обиженное «эй!»
— Я думаю, что вы тут херней страдаете. Оба, — он ожесточенно выдирает зеркало из окантовки и откладывает на стол: — Один сплетни собирает, другой траур носит по биокиборгу. Что дальше? Пойдете с плакатом «мы чувствуем то же, что и вы» по улице?
— Ты гипер-реагируешь.
— Или ты недо-реагируешь. Головой хоть немножко думай. Чтоб я этого дерьма не слышал больше, Михель, ты меня понял?
К восьми Вант-Ан уже выкинет из головы этот разговор, пока будет стоять в коридоре, ожидая министра. Бегущий мимо младший из Нильссенов громко ругается: вот, блять! — и роняет свои ключи под декоративный столик. Наклоняется за ними, и Вант-Ан как-то бессознательно прихватывает ладонью уголок столика, чтобы будущий наследник не ударился. Он даже не думает об этом, до того для него это естественно. Как было естественно прикрывать неосторожно оставленную духовку, чтобы хозяйка дома случайно не споткнулась, или задвигать выдвинутые впопыхах детьми стулья, или прикладывать ладонь к крыше автомобиля, когда Сорен забирался внутрь. Можно сказать, что Вант-Ан сверхопекающий параноик. Мелочи жизни, в общем-то. Нечего над ними раздумывать слишком долго.
— Шеф.
Они приветствуют друг друга кивками и направляются к выходу. Дом просыпается под их гулкие шаги; Коннор, один из трех адьютосов, помогает хозяину с пальто, подает Вант-Ану автомобильные ключи. Обычная среда, только взгляд у Счастливчика расфокусированнее обычного. Он старательно скрывает это, не желая вызвать неодобрение Сорена. Вант-Ан вообще болезненно переносит любое неудовольствие хозяина, а сегодня у Нильссена паршивое настроение. Счастливчик это знает; он научился читать каждый жест, каждое скрытое послание в движениях, взгляде, каждый приказ. Сегодня без разговоров — прямо в Совет. Так что Вант-Ан тихо заводит машину, взлетая над домом, и включает новостной канал.
Из здания Совета Неостери открывается превосходный вид на водную гладь. У Вант-Ана нет времени любоваться красотами, он занят тем, чем должен быть занят хороший помощник — он наблюдает. Министр финансов то и дело поглядывает на интерактивное табло времени, министр промышленности буквально сдерживается, чтобы не скорчить лицо в презрительной усмешке. Эти люди боятся Нильссена — и ненавидят. Неудивительно, что счетчик угроз, ему поступающих, стремится к сотне. Его спокойным голосом звучит предложение о введении ограничения количества големов в личном пользовании. Его прерывает министр промышленности: а Вы лично готовы сократить количество своих домашних помощников, а, господин Нильссен? Лицо Сорена непроницаемо. Сомнение коллеги ему противно. Эти фетишисты, под разным соусом пытающиеся пропихнуть повесточку о расширении женской линейки големов, какое Сорену может быть дело до их нападок и скарбезных насмешек? Но он отвечает; как отвечают все великие люди, не оставляя своих оппонентов в неведении относительно собственных замыслов.
— Разумеется.
Вант-Ан взял это каленое «разумеется» начальника и сжал в кулаке у себя за спиной. Задавший вопрос убирается на почтительное расстояние, и Счастливчик бросает на него колкий взгляд — оставайся там, паршивый шакал! Но вслух не произносит. Вант-Ан знает свое место и свое предназначение. Даже если он на верной стороне, жизнь любого из этих людей стоит дороже, чем его собственная. Так и должно быть.
Нильссен скромно обедает в отдалении от всех. Вант-Ан к нему не присоединяется, чтобы не раздражать главнокомандующего своей потребностью физических привычек. Нильссен его об этом не просил, не приказывал, это вышло как-то само собой; Вант-Ан плотно завтракал и ужинал, но исправно пропускал обед, лишь присутствуя с Сореном за одним столом. Он берет чашку кофе, чтобы не смущать окружающих пустыми руками, чтобы избежать перешептываний: взгляните, этот Нильссен — настоящий садист, он морит своего легионера голодом, потому что ненавидит его, как ненавидит всех големов! Настроение за столом сегодня хмурое, и Вант-Ан даже рад, что они обедают в тишине, потому что мигрень его так полностью и не прошла.
После обеда — деловые встречи, рукопожатия, «дорогие партнеры». В кулуарах ведутся переговоры, денежные подсчеты, занимаются кабинеты, занимаются столы, занимаются кресла; должности, земли, позиции, мнения. Вант-Ан наблюдает. У него молниеносная реакция, и «свободу големам!» застревает в глотке домашнего адьютоса на квартире одного из покровителей Сорена. Даже у такого уважаемого человека, как Сорен, должны быть покровители.
— Их становится больше, шеф, — обеспокоенно делится Вант-Ан, когда они занимают автомобиль после встречи: — На этой неделе уже второй. Стоит ли нам..?
Слова застревают у Счастливчика в зубах, когда он чувствует испепеляющий взгляд Сорена через зеркало заднего вида. Это «ты что, черт тебя дери, считаешь меня трусом?»-взгляд. Это «ты что, предлагаешь мне забиться в угол и скулить, умоляя, что бы меня не трогали?»-взгляд. Вант-Ан закусывает внутреннюю сторону щеки, прочищает горло.
— Прошу прощения, я не это хотел сказать.
— Если хочешь сказать, не подумав, лучше промолчи.
— Разумеется.
У Сорена действительно паршивое настроение.
К ужину они являются совсем поздно. Прощаются без слов, и Вант-Ан открывает спрятанную в стене дверь для прислуги. Движется по коридору, в котором пересекается с Коннором. Упирается рукой в стену, не давая адьютосу пройти. Коннор вскидывает взгляд, еще секунду назад бывший сонным и безразличным.
— Меня зовут Вант-Ан, но друзья зовут меня «Счастливчик». Знаешь меня?
Коннор поводит головой из стороны в сторону, словно припоминая, и кивает. Вант-Ан кивает вместе с ним.
— Отлично. Я хочу, чтоб ты перестал трепаться о произошедшем с Микки. Особенно около Ирвинга. Мне тут проблемы не нужны, тут — это дома. Мы друг друга поняли, Коннор?
Адьютос скучающе пожимает плечами и Вант-Ан дает ему пройти. Недолго сверлит его спину взглядом, после чего уходит в свою комнату.
Михель и Ирвинг появятся уже после того, как Счастливчик, распаренный после упорной тренировки, сядет ваять. Он подчиняется внутреннему наитию, какому-то случайному порыву... и ругается сквозь зубы, когда пластина входит ему в ладонь чуть ли не до кости.
— Ах, ярость Калибана, не видящего себя в отражении... Как жаль, что Уайльд не дожил на тебя посмотреть!
— Что это пахнет?
— Пиво. Подарочек от Дедала, да, Ирвинг?
Ирвинг безмолвно кивает. Можно подумать, что Михель трахается с этим Дедалом, третьим адьютосом Нильссенов, но Вант-Ан об этом не думает. Если думать еще и за чужую башку, то он точно свихнется. Все это на совести Михеля, и если какая-то такая гадость вскроется, то, будьте уверены, Счастливчик не станет его покрывать. Но и сдавать намеренно не станет. В конце концов, это не его работа.
Чего ж ты тогда полез к Коннору?
Нет, вы не понимаете, вся эта болтовня Коннора — совершенно другое. Если он будет болтать о Микки, что ни попадя, Ирвинг может возомнить, будто любил его, а у таких дурацких мыслей в головах големов далеко идущие последствия. Никому это не нужно.
— Прием, Неостери! Сегодня заходил этот из полиции, капитан-как-его-там. Весь провонял деньгами и считает, что ты грубовато обходишься с этими уродами из «Мантикоры». А у самого папаша набил карманы, сбывая адьютосам слабительное под видом лекарства, а может, еще на каких делишках. Эх, Счастливчик, если бы мы с тобой действовали сообща, уж мы бы кое-что сделали для нашего дома!
— Ты порой такую чушь несешь, просто поразительно, — бормочет Вант-Ан, открывая пиво. Он прикладывается к бутылке, сжимая-разжимая руку, которая пока что кровоточит.
— Я? Чушь? Я один-единственный понимаю, что ты за перец, Счастливчик! Ну, Ирвинг, скажи же ему... Почему ты так мало мне доверяешь? Из-за чего нос воротишь? Это ведь я тебе подсказал, что сначала копировать надо, а потом создавать, ты мне даже слова не сказал, так и бьешься, как баран в ворота. Разве я тебе зла желал? Я из добрых побуждений. Ну, Счастливчик? Давай рожай. Я-то напрямик с тобой. Что у тебя такое против меня?
Вант-Ан тягостно вздыхает, горестно оглядывая количество бутылок.
— Мало взяли. С такого не напиться, только обоссаться.
Михель пытается осознать, не ослышался ли он, а потом хохочет, и пускается в новый рассказ — о парочке нарушителей, которые примеривались сегодня закидать агитационным спамом дом. Ирвинг будто тоже повеселел. Вант-Ан слушает вполуха, пытаясь снова приладить одну деталь к другой, совершенно не понимая, как это сделать.