Рост/вес: 170 см, 59 кг;
Описание внешности: Определённо обаятельная девушка с крайне выгодно сочетающимися чертами – рыжими волосами и зелёными глазами, – однако, вопреки своей чарующей внешности, весьма неулыбчивая. Если она и улыбается, то довольно зловеще или презрительно – в зависимости от того, с кем имеет честь общаться. Практически не унаследовала внешность отца (Сорена Нильссена, чьё имя она старается не упоминать всуе), если не считать манеры разглядывать собеседника, как подопытного. Цвет волос, глаз, форма губ – всё в ней напоминает мать.
Имеет татуировку с правой стороны шеи, под ухом, которую тщательно скрывает волосами. О её наличии известно лишь самой Аде и тому, кто эту татуировку сделал.
Как и у её матери, у Ады есть родинки – под левой коленкой и под лопаткой с противоположной стороны. |
С пяти лет обладает способностью к биопатии, ей же обучалась в частном институте. Обучение было полностью оплачено её отцом, однако особых успехов в учёбе Ада не проявляла. Защитила научную работу в области неврологии. Обучилась частично восстанавливать чувствительность после параличей различного характера, компенсаторно увеличивать количество нейронов чёрной субстанции головного мозга, как следствие – облегчать симптомы болезни Паркинсона, снимать тремор и т.п. Впоследствии не работала по профессии.
Способность к креопатии обнаружила в возрасте двадцати лет. Тщательно скрывает её ото всех, в особенности – от членов семьи. Достоверных данных о том, что она способна создавать, не имеется, но предполагается, что пока способность не сильно развита в силу ограниченных возможностей к обучению. Никогда не занимается креопатией и не упоминает её в стенах дома.
Едва ли перетруждается, но когда такое случается, способна отделаться ночными кошмарами и лёгкой мигренью. |
В возрасте двадцати лет у Ады обнаружили боковой амиотрофический склероз. Заболевание в первую очередь поразило мышцы ног, но прогрессирует довольно медленно, не говоря уже о том, что благодаря отцу у неё есть доступ к лучшему медицинскому обслуживанию на всём Неостери. Правда, заболевание всё равно неизлечимо. Пользоваться благами медицины Ада почему-то находит унизительным, поэтому на инвалидную коляску пересаживается только тогда, когда ноги отказывают совсем, в иных случаях – терпит любые судороги, не позволяя себе жаловаться, а окружающим – жалеть её.
Несмотря на наличие влиятельного отца, свою связь с ним Ада без надобности не афиширует, хотя тот, очевидно, относится к ней с теплом. В качестве протеста (а в глазах общественности: якобы чтобы быть ближе к остальным и благородно не выезжать на репутации папы) несколько лет назад взяла себе девичью фамилию матери.
Вполне вероятно, чувствует себя неполноценной на фоне остальных членов семьи (ввиду открытого владения всего одним видом техномагии), и оттого почти со всеми родственниками отношения у Ады весьма натянутые с самого детства, но на публике она ведёт себя прилично, даже старается изображать дружелюбие, никак не проявляя антипатию. В юности вела себя не менее замкнуто, чаще всего проводя время за рисованием и чтением книг.
Скрытная, язвительная, словно никогда не перешагнула порог пубертата, но избалованного ребёнка при этом не напоминает. Напротив, не живёт у отца на иждивении, хотя могла бы – вместо этого зарабатывает на жизнь уроками рисования в частной школе, преподаёт совсем маленьким детям, дошкольникам и учащимся начальной школы. Судя по отзывам учеников и их родителей, как педагог Ада мягкая, но требовательная.
В период обострений заболевания не преподаёт. Мышечная слабость с возрастом охватывает и пальцы рук, и удерживать в них кисть становится сложнее.
Пару раз, много лет назад, ещё в студенческие годы, была замечена на общественных мероприятиях «Мантикоры». Своё отношение к этой организации скрывает.
С огромным неодобрением высказывалась о деятельности «Гратуса». Открыто осуждает всех, кто как-либо связан с данной организацией, даже знаменитостей, когда-либо там выступавших.
Не замужем. Судя по имеющимся данным, никогда не состояла в отношениях, по крайней мере, открыто. Детей нет. |
Планы на игру: личная игра с кем-то конкретным.
Связь: @discovermybody
Разрешения: не надо её использовать, пожалуйста! Пробный пост, тему дает администрация – Выпусти, – предупреждающе рычит Ада, и в слабом свете её зелёные глаза сверкают, точно у злой кошки, – Я сама. Немедленно выпусти! Я тебе не калека!
Если её выпустить, бессильно упадёт на пол, это знает и Сорен, и сама Ада, и поэтому отец не разжимает пальцев на её талии, несмотря на гневное шипение. Не девчонка, а какое-то чудовище, но острые ноготочки всё-таки в папу не втыкает, как будто что-то сдерживает.
Наконец, он перемещает её на коляску, и Ада сердито опускает голову, исподлобья зло просверливая в отце дырки взглядом.
– Не трогай меня, – никакой благодарности. – Мне не хочется, чтобы меня трогали.
Она, наверное, смотрела на садовую землю, усыпанную светлячками. Что-то в здешней земле заставляло их усаживаться на почву и ползать там, пробираясь между стебельков – Ада не знает, что именно, ей просто любопытно поглазеть на их сияние, а чтобы было лучше видно, перевешивалась через перила, и в какой-то момент ноги снова отнялись. Не чувствуя их, тяжело было восстановить опору, ещё и руки свело судорогой. Наверное, Нильссен услышал её сосредоточенное пыхтение и понял, что дочь в очередной раз переоценила свои возможности.
Это было давно, когда Ада только обнаружила болезнь, и приступы тогда были гораздо чаще и хуже. Самое обидное, наверное, заключалось в том, что она даже не могла драматично вскочить, развернуться к отцу спиной и гордо выбежать из комнаты при виде него. На коляске получалось не так драматично, хотя разворачиваться на ней получалось практически плавно.
Теперь Ада научилась чувствовать неладное перед началом приступа. Никто из домашних даже не видел её в коляске – Ада запиралась в комнате и наотрез отказывалась ужинать со всеми, что-то читала целыми днями. Мать сокрушённо вздыхала: «Творческий человек!», а отец... господин Нильссен наверняка думал о том, что неплохо было бы эту блажь из неё выпороть ремнём. Ада его за это тоже презирала – за то, что любые проблемы он решал вот так. Ремнём, насилием, резко и жёстко. Это всё брехня для успокоения совести – мол, дескать, он очень любит людей, потому големов недолюбливает. Ада лучше остальных понимала, что больше всего на свете Нильссен любит власть, а больше – никого и ничего. Как самый настоящий авторитарный старикан.
Когда он таким стал? Ада жмурится и трёт усталые глаза. Пальцы снова сводит болезненной судорогой, но этот приступ – особенный. Она температурит, перед глазами плывёт, неимоверно хочется спать, но боль, пронзающая кончики пальцев и ступни вечно её будит.
В какой-то момент цветные пятна под веками расползаются под нужным углом, как если заглянуть в калейдоскоп, и Ада видит размытое, нечёткое отцовское лицо.
Сорен учит её кататься на велосипеде. Терпеливо катит и отпускает, катит и отпускает, пока девчонка не научится сама крутить педали и держать равновесие. А вот она рисует что-то в своём детском альбоме, сидя у отца под боком и деловито закинув на него крохотные пухленькие ножки. Сорен чем-то занят, но дочь не прогоняет. Говорят, чем-то Ада заслужила его особенное расположение – то ли тем, как хитро умеет смотреть, выпрашивая конфеты, то ли тем, как хватается за папин рукав, когда ей удаётся выманить его на прогулку в сад, то ли просто тем, что очень уж сильно похожа на его жену.
– Ой, посмотри, – Ада прячется за папу, трясётся от страха, но тычет пальцем – к ним в сад пробралась какая-то дворняга и топтала её любимые белоснежные гортензии. – Папа, смотри...
Но когда отец грубо прикрикивает, прогоняя трусливого пса, Ада почему-то морщит носик. Это как тучи на небе увидеть – не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что сейчас что-то будет.
Полный искренней детской обиды громкий плач разрезает воздух: «Папа, зачем ты так грубо гонишь пёсика, он ничего тебе не сделал!».
Ада ворочается в кресле, трётся лбом об руки и слышит сквозь сон, как Сорен молча ставит перед ней на стол чашку.
– Уходи, – шепчет она. – Уйди, уйди, ты злой и жестокий. Ты никого не любишь...
Широкая ладонь ложится на горячую рыжую голову и осторожно треплет пряди.
Завтра господин Нильссен снова поднимет вопрос о том, что големы не должны иметь равные права с людьми, о том, чтобы их меньше производили, о том, чтобы уйти назад, к истокам, и может быть, по дороге домой, заметив какую-нибудь грязную бродягу в их ухоженном саду, хорошенько ударит её ногой.
Сегодня Сорен ставит возле больной дочери чашку с горячим молоком и мёдом и тяжело вздыхает, не разобрав её слова, но уловив общую интонацию.
|
